Позывной “Москит”, боец батальона “Донбасс”. 

Пошел добровольцем в батальон «Донбасс» в мае 2014. Сам житель Херсона. Смотрел телевизор. Был на Майдане в 2004, потом смотрел это все в 2014. Был неравнодушен к событиям. 

Но решил, что пора что-то делать, а не только смотреть по телевизору. Сначала я позвонил в «Днепр-1». Там мне сказали: «Ждите две недели, мы вам позвоним». А потом я увидел, как по телевизору показывают бой под Карловкой. Увидел там мужчину, лет 60-ти, в каске советской, посмотрел на это и меня зацепило то, что я здоровый, прошел армию, сижу, смотрю это все на диване, пока умирают люди. Увидел пост Семена Семенченко, что ему нужны люди, «готовые умереть за Родину». Как-то так буквально. Так я попал в Киев, в часть 3027, где базировался батальон «Донбасс». Новые Петровцы. Там с 7 июня я уже официально числился в батальоне. До этого была подготовка, инструкторы. 

Мои родные ничего не знали, никому не говорил. Я восхищаюсь семьями, которые готовы ждать. У меня вот получилось так, что мама первый раз узнала, что я воюю, когда увидела на YouTube, что я в плену. Интервью это для нее было шоком, до инфаркта. Сложно это все. Друзья тоже не знали: потом спрашивали, как я на это решился. К сожалению, у нас в стране многие люди неоднозначно к этому относятся. Потому что сидеть дома на диване и смотреть по телевизору в новостях – это проще, чем самому что-то делать, участвовать, рисковать своей жизнью. Даже ради людей, которые сидят в кафе, пьют пиво и не понимают, что происходит. 

Друзья, конечно, поменялись. Со многими даже перестал общаться. Потому что переубедить человека невозможно, если он видит что-то по-другому. Он может тебе рассказывать о каких-то вещах со знанием дела, ни разу там не находясь. Вплоть до глупостей, что это земля… за землю умирать… 

И когда ты живешь в городе, где нет боевых действий, тебе кажется, что все хорошо. Но если ты нормальный человек, должен понимать: у тебя в городе нет боевых действий, потому что кто-то воюет в этот момент рискует своей жизнью, чтобы эта зараза не пришла к тебе. Но многие не понимают. У украинцев, к сожалению, есть такое – «моя хата скраю». Пока меня не касается, и Бог с ним, пусть оно где-то будет. 

Хотя 2014-й год показал, насколько у нас люди “небайдужі”. Начиная с Майдана, с ребят, которые рисковали своей жизнью, бабушек, которые давали деньги, людей, которые мерзли и отдавали последнее, несли все ради общего дела. То есть это был глобальный сильный посыл. Я думал, что быстро все поменяется. Но все затянулось.

Доброволец – страшное слово для них. В их понимании это сверхчеловек, супервоенный, суперспецназовец, который готов к войне, идет и воюет

У меня был только опыт службы в армии, в Национальной гвардии (1994-1996 год). У меня была возможность там остаться, делать карьеру. Я не хотел, потому что это не мое – форма, устав, команды. К войне не имел никакого отношения. 

Да, я понимал, что иду на войну. Но нельзя быть готовым к войне, к смерти и к тому, что происходит в реальном бою. Это совсем не то, что можно себе представить и вообразить. 

До войны занимался ремонтами, зарабатывал хорошо. Так получилось, когда пошел в батальйон “Донбасс”, там все было на волонтерстве, и я купил себе купить бронежилет, форму. Снарядил все, что мог себе позволить. 

Мы приехали в Иловайск вечером и на следующий день я с товарищем вызвались стать на перекресток. После первого обстрела мы начали кричать в рацию: «Что же нам делать?» «Ну как, окапывайтесь!» Начали окапываться подручными средствами, а как там окапываться – асфальтированная дорога? И ты если уходишь в сторону, не видишь перекресток. А у нас сектор был – смотреть «зеленку» на улице Виноградной и саму улицу. Естественно, окапываться там было нереально. Поэтому стал вопрос, что делать. 

Решили шпалы потаскать между обстрелами. Мой товарищ был ранен осколком. Мне дали три человека. Вчетвером мы держали этот блокпост (2-й блокпост – ред.). Нанесли шпал, которые простреливали и 5.45, и 7.62, и вот за этими шпалами и прятались. Выкопали себе неглубокую траншею, во время обстрела в нее прыгали, там и сидели. С блокпоста не уходили ни днем, ни ночью. 

Была ситуация, когда я поставил растяжки с гранат РГД-5, и потом пошел к своему командиру, сказал, что мне нужны еще гранаты. Растяжки ставил со стороны «зеленки», потому что у нас не было ни тепловизора, ничего. Мы сидели там ночью и не видели, что происходит в той «зеленке». Обстрелы были. А как стрелять в ответ? Это значит обозначить себя – тогда точно что-то прилетит. Опасно. 

Командир дал мне за все чертей, в плане, что и разведка может подорваться на этих растяжках. Дали мне ракеты сигнальные. И вот я, каждый вечер ходил с товарищем в зеленку, ставил ракеты. Всякие курьезы были.

Думаешь, идешь ты ставить или снимать ракету, а вдруг сепары увидели и тоже поставили растяжку. Потому, что подходили к зеленке, к нам близко, обстреливали. Свистели пули, ну сколько, – 400 метров, 200 метров. Так, чтобы воочию, мы не видели врагов в «зеленке», но обстреливали постоянно. Потому что, у нас угол этих улиц – перекресток, и мы там на виду. Была еще такая ситуация – кто-то от паники начал кричать по рации, что ложатся очень близко мины, буквально в пяти метрах. И юмор такой по рации: «Давайте, корректируйте сепаров, они же все прослушивают». Это же все потому, что люди не были готовы к таким ситуациям. 

Вот тоже ситуация с сигнальными ракетами. «Восьмой» (позывной, разведка «Донбасса», погиб — ред.), когда шел со своей группой, я с ним согласовывал, – вы ж когда будете идти, снимайте ракеты, потому что, сигналка сработает… А он говорит, что снимать не будет, обнаружит их и пройдет. Было такое, что он проходил мои сигналки, я ж понимаю, человек специалист. А вдруг сепары тоже обнаружат и пройдут, а я буду думать, что сектор. 

Связь на блокпосту была очень плохая. Мне друг Гриша из Киева звонил, волонтер. Говорит: «Сказали, що російські війська перейшли кордон. А що з вами? Вас виводять чи не виводять?». А я говорю, что ничего не знаю. Никто ничего не знает. Нам говорят: может, паника, может. действительно что-то происходит. И потом волонтеры в Киеве поднимали кипишь, чтобы нас выводили, потому что мы в котле, в окружении российских войск: “Что они делают в этом Иловайске?” 

А мы понимали, что нам надо или помощь дать и додавить этот Иловайск, дочистить, или выходить. Ситуация была неоднозначная. Мы сидели, артиллерия пристреливалась, сожгли всю нашу технику, которая стояла возле школы. Потом прицельно била по блок-постам. 
Утром 29 августа мы собрались в колонну, были последними на блокпосту, кого забирали. Колонна формировалась со школы. Ехали в колонне. Слухи ходили, что будет коридор, что есть какая-то согласованность. Но все на уровне слухов. Потом сказали, что прорываемся. Шла колонна. Ехали, стрельба, где-то вдали, впереди колонны, горел дым. Я ехал за сапером на машине. с товарищем. Попали под обстрел, потом увидели эту стрельбу, танки, побежали в Красносельское, где был бой. Много погибших. 

Впереди нас ехали саперы, в их машину попали. Мы съехали в канаву – что-то случилось с колесами. Машина была легковая, не смогла ехать. Мы выбежали из машины, давай бежать по полю, все горит, пули свистят. Не соображаешь, что и где происходит. Потом ехал Урал, который остановился. Я до сих пор не знаю, кому сказать за это спасибо, что нас увидели, затащили в этот Урал. Мы ехали дальше. Увидели наших ребят. Остановились. Я затащил раненого “Монаха” в машину. У него была перебита ключица. Потом доехали до Красносельского. Там танки лупили. И все. Потом… потом плен.

Плен длился четыре месяца, до 26 декабря. Было очень много погибших у нас. Во время так называемого перемирия уже. В Красносельськое ходили собирали тела ребят. Очень много погибших. Человек 80. Вообще, Иловайск – это больше 120 человек в плену, 80 погибших, очень много раненых. Вот такой у нас кровавый «зеленый» коридор. 

Во время перемирия наши ребята взяли в плен российских военных, десантников. Ходили слухи, что нам, все-таки, дадут «зеленый коридор», чтобы выйти. Что Порошенко с Путиным решают. И был момент, когда это согласовали с командиром российского подразделения, которое контролировало один фланг, “Лис” его позывной. Была согласованность, что нас выпустят.

Какая-то неоднозначная ситуация: мы попали в засаду, должны выйти, с флангом согласовали. Переговоры вел “Яцек”, командир взвода. Россияне вышли к нам с белыми флагами. Мы думали, что они нам сдаются. А потом оказалось, что это у них опознавательные знаки. Гибридная война и подлость. 

Нужны были два добровольца, чтобы сходить к россиянам, согласовать момент, что есть договоренность, и мы должны выйти. Плюс нужны были машины для вывоза раненых. Их было очень много, мы до последнего надеялись, что будем выходить колонной. 

Мы с товарищем пошли к левому флангу, там была встреча с россиянами. Я стоял, разговаривал, а товарищ пошел к их старшим. Решался вопрос, что мы будем выходить колонной. Обстрелов уже практически не было, но что-то периодически прилетало. В тот момент мы не могли понять. Видели россиян с одной стороны, видели с другой, понимали, что где-то у них стоит артиллерия. 

Нам сказали, что о выходе и машине для раненных никто ничего не знает, ждите. «Если вам будет команда выходить, то, конечно, выходите». Мы пришли, доложили “Яцеку”, он опять пошел на переговоры. Его захватили. Не выпустили. 

“Хорст” – командир взвода моей роты, сказал, что надо посчитать погибших. Я и “Цинк” опять пошли к этим россиянам договориться, чтобы не стреляли, если мы обойдем поле посчитать погибших. Нам дали одного россиянина, который шел сзади с автоматом, и мы прошли вдоль всей колонны. Я свидетельствую, и “Цинк” подтвердит, что от начала колонны, как можно было обозначить по растерзанным телам, мы насчитали порядка 80 погибших. Это не только наше подразделение «Донбасс», там были и другие. 

Майдан был показательным. Я думал, что в течение года все у нас будет нормально. Быстренько все зачистим… Так бы все и было, если бы не Россия

Такое состояние было, не знаю как объяснить. Вот только что бой был, а теперь ты стоишь и с ними (россиянами – ред.) разговариваешь. Не можешь понять неадекватность этой ситуации. И они разговаривают. И смотрят на тебя, как на пришельца. 

Мы с ними разговаривали, с рядовыми. Они рассказывали, что у них была команда выпускать всех из Иловайска и никого не впускать. И они ждали какой-то мифический «Правый сектор», который должен был въехать в Иловайск. И тут едет наша колонна. Непонятно, кто начал стрелять. Они начали стрелять тоже. Понятно, что все это глупость.

Российский военный сказал, что он из Рязани. Они были какие-то чумазые, в грязной форме, с белыми полосочками на локтях, на коленях. Маленькие, невысокого роста. Он с каким-то ужасом говорил, что не ожидали такого упорства от нас. У них вкопаны танки, они стреляли прямой наводкой по нашим автобусам, по нашим легковым машинам, и мы оказали сопротивление.

Была ситуация, когда у них не было медика, и они во время этого «перемирия» обращались к нам. Насколько я понимал из разговора, у них около 30 погибших было в результате столкновения с нами. Это при том, что они в засаде, полностью готовы и лупили прямой наводкой. А мы оказали такое сопротивление. Поэтому они и были в шоке. Для них мы были мегасуперспецназ. А потом увидели, что мы не совсем военные люди. Доброволец – страшное слово для них. В их понимании это сверхчеловек, супервоенный, суперспецназовец, который готов к войне, идет и воюет. То, что это люди, которые три-четыре месяца назад вели гражданскую жизнь, не помышляли о войне и сейчас взяли оружие – это для них было нонсенсом. 

Из разговоров я понял, что они (российские военные – ред.) – контрактники. Стояли где-то на границе, потом поехали на “братоубийственную войну”. Не вникали в наши события. Это было неинтересно. Им сказали: “Границу пересекли, тут Украина, тут колонна, вот и стреляй”. Они не скрывали, что россияне. Им влили в уши, что какие-то бандеровцы будут убивать за русский язык. Мое общение на русском языке для них было разрывом шаблона. Они не могли сложить в одно целое ту картинку, что была в голове, и ту, которую видели перед глазами. 

Я, конечно, думал, что все будет не так. Первый Майдан стал разочарованием. После Ющенко, после того, как он взял Януковича к себе. Этот Майдан был показательным – как люди массово вышли. Я думал, что в течение года все у насбудет нормально. Мы быстренько все зачистим… Так бы все и было, если бы не Россия. Потому что воевать с наркоманами и алкашами и воевать с кадровыми военными – это две большие разницы. 

AFTERILOVAISK є документальним проектом, спрямованим на збереження пам’яті про людей і трагічні події, які мали місце в серпні 2014 року поблизу міста Іловайськ Донецької області. 29 серпня 2017 року виповнилося три роки з дня розстрілу українських військових, які виходили з оточення “зеленим коридором”. Українська армія в “Іловайському котлі” зазнала найбільших втрат за всю свою історію. 

Цей проект відповідає на запит українського суспільства на збереження правдивої інформації про ті події.

 Будь-яке використання, копіювання, перепублікація матеріалів 
(текст, фото, відео, аудіо) – тільки з письмового дозволу авторів проекту